Будучи так называемой «этнической» мусульманкой, я не сомневалась в том, что моя религия — Ислам. Другой вопрос, что я знала об Исламе и о долге каждого мусульманина? Но речь пойдет не об «этнических» мусульманах, а о сестрах, родившихся в семьях людей Писания. А конкретнее – о польках и о том, почему они носят хиджаб.

 

«Девушки в платках на голове и туниках, скрывающих формы, оказываются польками с католическими корнями. Что хотят скрыть под хиджабом евромусульманки?» — такими словами начинается статья на сайте радио «Голос России», приведенная со ссылкой на польскоязычный портал.

 

Больше всего привлекает фраза одной из сестер, с которыми беседовала журналистка: «…выходя из мечети, чувствую себя облепленной взглядами мусульман-арабов…» И дело не в национальности наших братьев. На просторах социальных сетей братья «стучатся» к даже к замужним мусульманкам – не с целью делового сотрудничества, очевидно. Грустно, правда?

 

«Неважно, что у меня на голове, важнее, что в ней». Какие мысли занимают наших польских сестер, почему их называют «марийками»?

Хиджаб — моя корона

 

Агнешка Аматулла Витковска: Семья поставила мне три условия: никакой платок носить не будешь, а на праздники будет елка и жареная грудинка.

Но через три года елки уже не было, грудинку я не жарила ни разу, а платок не снимала с того дня, как произнесла шахаду («Нет Бога кроме Аллаха, а Мухаммед — пророк Его»).

Поначалу я не собиралась его носить, так как считала, что вера должна быть в сердце, а не выражаться в одеянии. Но определенные вещи неразделимы. Сердце, разум и образ жизни — это мусульманская святая троица.

Через день после шахады приехали родственники, мы пошли в старый город. Проходя мимо индийских магазинов с одеждой, я разглядывала платки. Я не хотела устраивать сцен родным, но в конце концов зашла в один из них, купила самый дешевый — за 20 злотых [прим. 200 р. — прим. пер.] и закрыла волосы. Это было не совсем по-мусульмански, потому что у меня были джинсы в обтяжку с дырками, но я накрыла голову.

Хиджаб — моя корона, кокон; в нем я себя чувствую как в лоне матери — безопасно, огражденной от мира.

Порой мы сестрами из мечети задумываемся: почему платок вызывает такое неприятие? Ведь он не выражает никакой враждебности. Он для вас и для меня. Бывает так, что какой-нибудь бездомный обойдет других стороной и идет ко мне. Это самое лучшее свидетельство. Он может не знать об исламе, но его ведет интуиция. И если у меня есть деньги, я всегда дам ему злотый.

 

Чтобы не на чем было остановить взгляд

 

Паулина Гада Квятковска: Я не экспонат на выставке. Мое тело — это мое пространство. Хиджаб я надела сознательно. Такие вещи, как прическа и макияж, перестали меня интересовать; я стала как бы монахиней, живущей в миру. Люди, проходящие мимо меня — нравится это им или нет — знают, что я живу по принципам. Я стала невидимкой, анонимом. Но для некоторых мусульман — особенно выходцев из арабских стран — я туристическая достопримечательность. Полька, мусульманка, в платке, кроме того, говорит по-английски. За такой не один поедет из мечети на Вертничей в центр, чтобы спросить, где находится Дворец культуры.

Парадоксальным образом смысл хиджаба как бы встал с ног на голову: теперь, чтобы вернуть себе скромность, мне его нужно снять. Я его надела, чтобы не соблазнять мужчин, не соперничать с женщинами, выйти из гонки за внешний вид. Между тем, некоторые мусульмане считают, что женщина, надевающая хиджаб, дает знак, что они могут на нее как-то притязать.

А ведь я закрылась именно для того, чтобы отобрать у людей право на оценку. Это был мой бунт. Смысл платка очень глубокий, богословский, но он оброс политикой, культурой, мужским влиянием.

Это моя личная арабская весна.

Меня тяготил крест

Паулина Гада Квятковска: Нас называют «Марийки», потому что мы ходим по улицам с платками на голове и в ниспадающих одеяниях. Мы вызываем ассоциации с монахинями или святыми. Порой католики обижаются на то, что мы отбираем у них что-то святое.

Не понимаю, почему. Они не могут позволить другим подражать Матери Божьей? Монополией на закрывание тела у нас обладают только монахини. А если я хочу быть обычной женщиной, выйти замуж и родить детей, то у меня уже нет права закрываться?

Почему я ушла? Мне кажется, что в католической религии слишком много «телохранителей» Бога, то есть святых. Я ощущала, что как бы недостойна обращаться к Богу напрямую. Я ходила в католический лицей и однажды, стоя на коленях в школьной часовне, осознала, что уже целый час молюсь не Богу, а окружающим Его людям.

Агнешка Аматулла Витковска: Добрый мусульманин — это такой католический святой, многие пророки были простыми людьми. Даже неграмотными. Почему я должна молиться святым, а не стараться жить, как они?

В католичестве я просто не выдержала. Меня тяготил крест; жертва Иисуса еще в детстве вызывала у меня неприятие. Захожу в церковь, а там висит этот бедный человек, и мне говорят, что он умер за меня. Без жертвы Иисуса я чувствую себя ответственной за саму себя. Никто не должен страдать за мои грехи, а Аллах разберется, что я сделала хорошо, а что — плохо.

Бывает, что мне начинают объяснять: Агнешка, ты ничего не понимаешь, твоя религия связана с арабской культурой. Женщины защищались от песка пустыни и поэтому надевали платки. Это не только религия, но и культура.

Тогда я их спрашиваю: а где Иисус родился? В Закопане? Там, где вертепы в снегу стоят?

Лубна Раад аль-Хамдани: Моя мама — католичка и 35 лет живет в Ираке, а я уважаю ее веру. Иисуса мы считаем пророком. Но все мы — и я, и мои братья и сестры — мусульмане. Мама отмечает свои праздники, ходит в церковь, молится. В одном согласны мы все — в католическом храме слишком много изображений, а ведь церковь предназначена для молитвы, а не для разглядывания.

Простите, я делаю это не ради людей

 

Агнешка Аматулла Витковска: Сестры из мечети порой даже дома, когда им грустно, надевают платок. Потому что он дает силу и успокоение. Я закрываюсь не от стыда, хотя до шахады стыдилась гораздо чаще.

Сын и дочь ежедневно видят меня «по-домашнему». Только мужчины не должны видеть меня без платка. Если бы мы были у меня, а не в торговом центре, я могла бы его снять.

В ношении хиджаба нет презрения, скорее уважение: и к себе, и к ним. Сначала узнай меня, посмотри, кто я. А не как я выгляжу. Конечно, порой могут сказать, что я позволила надеть на себя хомут, что так муж велел. А у меня нет мужа, я сама решила . Иногда родители говорят, заботясь обо мне: покажи себя, ты же еще можешь устроить себе жизнь, с кем-нибудь познакомиться. А я свою жизнь уже устроила.

Лубна Раад аль-Хамдани: Я с детства знала, что мусульманка должна ходить в хиджабе. Моя мама — полька, католичка, но она вышла замуж за иракца, и мы жили в Багдаде, поэтому я воспитывалась в этой традиции. Я подсматривала за бабушкой со стороны отца и другими родственниками. Ходила в мечеть.

В Ираке я носила платок, но всего месяц и по политическим причинам, так что это не считается. Это было уже после войны, мы все надевали их ради безопасности, потому что женщине с непокрытыми волосами грозила опасность со стороны фанатиков. Но, покинув опасный район, мы тут же снимали платки.

В 2006 году мы всей семьей бежали в Польшу. После года жизни здесь, сразу после Рамадана, я начала задумываться о платке. У меня было множество опасений — например, что скажут знакомые в институте. Я написала по электронной почте египетскому телепроповеднику Аме Халиду. Думала, что буду долго ждать — все-таки не у одной только Лубны из Польши есть к нему вопросы, но он ответил на следующий же день. Он объяснял, что платок я надеваю для самой себя.

И однажды, когда после воскресного обеда отец предложил выйти на прогулку, я совершенно спонтанно надела платок. По сей день помню: бежевый в мелкий цветочек.

Это было четыре года назад. Ношу до сих пор.

Паулина Гада Квятковска: Сейчас я переживаю кризис в связи с хиджабом. Я слишком его уважаю, чтобы то носить, то снимать. Тело — источник соблазнов. В платке проще, так как это четкий сигнал и для себя, и для других. Но с другой стороны, не хочу позволить себя поработить.

Я живу в двух мирах. У среднестатистического поляка я ассоциируюсь с монахиней, и он меня не трогает; в худшем случае подумает, что я перенесла химиотерапию или просто сошла с ума. А выходя из мечети, чувствую себя облепленной взглядами мусульман-арабов — и тогда хиджаб не защищает меня от опредмечивания, а попросту на него обрекает.

Но это не кризис веры, я мусульманка и хочу сама принимать решения, касающиеся моей судьбы.

Лубна Раад аль-Хамдани: Я не скрываю никаких тайн. Просто мое тело принадлежит мне. Он получено в пользование от Бога, но владею им я. Я хочу сама решать, кто будет меня рассматривать. Нас создал Бог, мы — самая лучшая форма, какую Он только мог придумать. Но свобода не заключается в демонстрации этой красоты.

У меня две сестры. Но только я каждый день хожу в хиджабе. Я на них не давлю. Это приходит само. Хиджаб — это честь, ведь он означает, что Бог меня ценит, видит, что я достаточно верующая, чтобы быть более совершенной.

Порой кто-нибудь смотрит на маленьких девочек в платках и думает, что мусульмане сумасшедшие. А девочки хотят быть такими же, как их мамы. Здесь никто ничего не скрывает.

Эва Калета