Хиджаб и наши дочери (часть 2)
Продолжение (части 1)
Свою дочь я растила в окружении хиджаба. Обучала ее тому, что Коран и хадисы, мнения мусульманских ученых прошлого и настоящего времени дают ясное понимание, что ношение хиджаба входит в обязанности каждой девочки-мусульманки по достижении половой зрелости – без исключений. Я делала все возможное, чтобы преподнести ей это в позитивном ключе.
И я, и моя близкая подруга, позаботились о том, чтобы придерживаться скромности в одежде и поведении всё время, даже дома. Согласно Учению, в наших собственных домах нам следует носить длинные одежды или туники поверх брюк. Мы фильтровали телевизионные программы, которые было позволительно смотреть нашим детям, так чтобы (мы надеялись) они не смогли увидеть «нескромную» одежду и так называемое «нормальное» поведение.
Все эти ограничения мы пытались применять на наших детях так, чтобы они не казались им ограничениями, мы старались обеспечить их «халяль-весельем» — прогулками с другими мамочками-мусульманками и их маленькими детьми, мусульманскими мероприятиями, мусульманскими молодежными лагерями… Мы не хотели, чтобы они чувствовали себя обделенными. Вместо этого, мы делали все возможное, чтобы убедиться, что они будут горды своей мусульманской идентичностью, и заслуживали честь публично представлять ислам и его значение через хиджаб (в случае с мальчиками, мусульманские шапочки – тюбетейки).
И, что случилось?
Зависит от того, кого вы спрашиваете?
Мой бывший муж уверял, что все это было моей ошибкой. Когда моя дочь навсегда отказалась надевать шарф, мне не следовало позволять ей этого делать. Когда муж старался принудить ее надеть хиджаб снова, я должна была его поддержать. Когда она начала носить модную одежду и хотела ходить в торговые центры с друзьями, я должна была пресечь это еще в самом зародыше.
Моя лучшая подруга, консервативная мусульманка на протяжении многих лет, утверждала, что все из-за того, что я забрала своих детей из мусульманской школы, и отправила их в общеобразовательную, где они подверглись негативному воздействию сверстников. И также, по ее суждению, динамике моей семьи не хватало «исламскости». Но когда ее собственные девочки-подростки одна за другой сняли хиджабы, она начала по-новому переосмысливать «чья это ошибка» .
Оглядываясь назад и пытаясь понять, что случилось с нашими дочерьми – почему они все же сняли хиджаб, почему их отношение к религии изменилось от безразличного до враждебного – я решила почитать что другие молодые мусульманки, воспитанные в таких же условиях, пишут о хиджабе, скромности и своем теле. Это больно читать. В сообщениях можно увидеть многое, из того, что мы натворили с нашими дочерьми:
Нахида, например, пишет о «всеобщей сексуализации молодых женщин», где говорится, о том, что окружающими придается сексуальное значение тому, как девочки гуляют, одеваются или ведут себя часто даже до того, как они имеют представление, что значит слово секс.
Салиха, в своей душераздирающей истории пишет о себе, восьмилетней девочке-немусульманке, страстно ожидающей пойти в мечеть на вечеринку в честь Хэллоуина со своей подругой мусульманкой, которой в последнюю минуту было сказано о том, что она не может пойти, так как ее костюм балерины (единственный костюм, который у нее есть) нескромен. Нахида также охарактеризовывает это как результат сексуализации тел девочек, когда они бывают часто застигнуты в ситуации, в которых просто не могут выиграть.
Она подробно излагает случай, когда в 6 (!) лет присутствовала на уроке Корана в мечети. Был жаркий летний день. Она знала, что ей нужно снять свой свитер, но в то же время знала, что если она его снимет, это будет рассматриваться как нарушение. Зная, что талия или грудь будут на долю секунды выставлены на всеобщее обозрение, она предпочла остаться в свитере, из-за чего покраснела и потеряла сознание. Дома мать отчитала дочь за то, что той не хватило ума снять свитер.
К примеру, в серии публикаций Либби Анны о воспитании в евангелистском движении Quiverfull
говорится, что было принято женщинам носить длинные мешковатые платья или юбки, им постоянно напоминали, что в их обязанность входит помочь мужчинам избежать греха, поэтому они должны были одеваться и вести себя настолько скромно, насколько это возможно. Сара пишет о том, как ее отец пошел еще дальше – он держал ее под постоянным контролем, наблюдая, как она одета, как ведет себя с остальными, он давал ей наставления во всем, порой даже требуя пойти поменять одежду, если она казалась ему «слишком обтягивающей» или недостаточно закрытой.
Читая эти и другие подобные сообщения, я начала осознавать, что наши попытки убедить дочерей носить хиджаб и вести себя «скромно» содержат в себе столько сложных нерешенных вопросов, которые мы совсем не продумали. Мы относились к этому делу, как к решению математической задачки. Мы обучали их и искренне верили, что хиджаб обязателен для девочек достигших половой зрелости. Мы обучали (и верили) их тому, что хиджаб является окончательным доказательством веры женщины. Поскольку мы считали, что хиджаб был настолько жизненно важен, главной причиной нашего беспокойства было, как обеспечить, чтобы наши дочери его носили, а не как приложить усилия, чтобы спасти их души.
Итак, что же мы в конечном итоге делаем?
Мы учим их стесняться своих тел. Мы не это имели в виду. В то же время, учили их так, что именно это мы и имели в виду. В отличие от этнического сообщества моего бывшего мужа, которое свободно употребляло такие слова как «стыд» для того, чтобы упрекать маленьких детей, особенно девочек, мы едва ли использовали это слово. Мы думали, что придавая особенность значению хиджаба, мы заявляем: «Гордись тем, что ты мусульманка».
Но концепция была неотвратима: наши девочки (и мальчики) растут, слушая проповеди, в которых женщина описывается как фитна, как искушение для мужчин. Мы видим, насколько сильна негативная реакция взрослых на реальные или мнимые недостатки женщины в вопросах скромности, что выходит далеко за рамки простого беспокойства. Мы видим, как мужчины, и даже мальчики, чувствуют свободу в наставлении любой девочки за плохое соблюдение хиджаба. Все это прямо приводит к следующему вопросу…
Хиджаб был переплетен с униженным положением женщины. Я и мои ближайшие друзья, конечно же, усиленно противостояли этому. Мы делали все возможное и невозможное, чтобы наши дочери знали: сегодня женщины в хиджабе баллотируются на места в парламенте, изучают инженерию, владеют и управляют собственным бизнесом, занимаются различными видами спорта, искусством и т. п. Мы показывали им газетные вырезки с мусульманками со всего мира, являющимися примером всего вышеперечисленного. Но между газетной вырезкой и повседневной реальностью наших дочерей — огромная пропасть. Ни одна из покрывающихся женщин, которых они знали, не занималась такими захватывающими вещами, большинство из них сидели дома с детьми. И наши дочери быстро усвоили распространенную среди консервативных мусульман точку зрения, что работа вне дома — подозрительное занятие для девушек и женщин.
Представьте, что даже маленький мальчик вправе сказать своей ровеснице в медресе: “У тебя видны волосы”, и она в ответ на виду у всех остальных детей поправляет платок, чтобы скрыть челку. Как, должно быть, смущена эта и другие девочки, видевшие произошедшее.
Временами девочки пытались отплатить той же монетой, выговаривая мальчикам, забывшим надеть шапочки, но те лишь смеялись, потому что их головные уборы — это сунна (рекомендованное), а хиджаб — это фард (предписание)! И девочкам нечего ответить. Хиджаб был для мальчика или мужчины своего рода лицензией на выражение своего непрошеного мнения о том, как одета любая женщина или девочка, или насчет их поведения. И было весьма маловероятно, что кто-то возразит ему. Было маловероятно, что кто-то спросит, почему этот мужчина посмотрел на нее, не говоря уже о неподобающе пристальном внимании к тому, что совсем его не касается. Обеспечение “нравственных” границ было замечательным прикрытием для общественного давления.
Хиджаб использовался для запугивания. Для открытого устрашения в виде, например, публичного порицания, насиха (наставления) или для критики и сплетен, произносимых за спиной, но рано или поздно доходящих до их объекта. Естественно. И проявлялось это не только в отношении мужчин и мальчиков к женщинам и девочкам. Последние тоже часто были задействованы в этом спектакле. Наши дочери росли, видя подобное поведение. Слыша наши и чужие придирки к поведению и одежде девушек и женщин. Слыша сплетни о собственных матерях и сестрах… и о себе. И, несомненно, замечая, что эти сплетни пугают и ранят нас.
Мы существенно ослабили в них мысль, что они вправе делать выбор. Да, они могли, конечно, выбирать цвет платьев или между джильбабом и абаей. Но они знали, что выбрать жизнь без хиджаба было неприемлемо — не только для их родителей, братьев и сестер, друзей семьи, но и для консервативных мусульман вне их ближайшего круга общения.
В то время мы не думали, что лишение возможности выбора обернется злом. В конце концов, верующие не выбирают, повиноваться ли Богу или нет. Зачем давать детям иллюзию выбора, если, выбрав непокорность Богу, попадешь в ад? Разве ответственные родители не направляют детей по пути, которым дóлжно идти?
Мы не подумали о более широких последствиях своих действий и о возможном восприятии дочерьми наших поступков. Ведь фактически мы учили их, что любовь и приятие (и даже терпимость) по отношению к ним и в семье, и в обществе далеко не безусловны. Их не будут любить, принимать или проявлять к ним терпимость, если они не будут одеваться в правильную одежду и вести себя с образцовой скромностью.
Думаю, снявшим хиджаб пришлось прочувствовать едкую боль, опустошенность от осознания, что многие из тех, кого ты так долго знаешь, кто, казалось, любит и уважает тебя, никогда не знали и не переживали за тебя по-настоящему. Более того, никогда не видели тебя, а замечали и любили только твой платок, но когда он исчез, для них не осталось ничего стоящего внимания. Как будто как личность ты не существовала.
Мы воспитали в наших дочерях двойное сознание. Они всегда должны отдавать себе отчет, как их внешний вид и поведение будут встречены другими. Они должны быть осторожны рядом с мужчинами. На публике они не только должны остерегаться мужчин, но и думать, какое впечатление об исламе они оставят у немусульман. В разговорах с дочерьми мы старались не создавать из этого проблему, но наши поступки говорили громче слов. Мы всегда беспокоились о том, как нас могут воспринять на мусульманских собраниях, в других публичных местах, и в этом дети брали с нас пример.
Что не было привито в рамках двойного сознания, привило немусульманское общество. В частности, после 9/11 их очевидная принадлежность к исламу подверглась беспрецедентному наблюдению. Хотя мы пытались защитить их как можно надежней, мы не могли сделать так, чтобы люди не глазели на них, чтобы дети-иноверцы на игровой площадке не называли их террористками, не могли оградить их от негативного образа мусульман в СМИ. Какая тяжкая ноша для ребенка. Им нельзя было просто быть самими собой, совершать ошибки. Иметь мусульманское имя и отца родом из страны, которую недавно ославили в СМИ, уже было достаточно трудно для них, быть же бросающимися в глаза мусульманками каждый раз, выходя из дому, было для них, пожалуй, чересчур.
Мы не хотели, чтобы наши дочери стыдились своих тел и чувствовали себя низшими существами; чтобы их заставляли молчать с помощью религиозного устрашения или чтобы их подвергали постоянному и безжалостному контролю — как мусульмане, так и немусульмане. Но, ненамеренно или нет, все закончилось этим.
Я не имею ни малейшего представления, как исправить вред, который мы причинили. Но уверена, что объяснения вроде “не все мусульмане имеют такой же взгляд на мир” не найдут отклика.
Перевод Раушания Гафиева
